Неточные совпадения
— Уйди, Дуняша, я позову тогда, — сказала Кити. — Что с тобой? — спросила она, решительно говоря ему «ты», как только
девушка вышла. Она заметила его странное лицо, взволнованное и мрачное, и на нее нашел
страх.
Глядя, как Любаша разбрасывает волосы свои по плечам, за спину, как она, хмурясь, облизывает губы, он не верил, что Любаша говорит о себе правду. Правдой было бы, если б эта некрасивая, неумная
девушка слушала жандарма, вздрагивая от
страха и молча, а он бы кричал на нее, топал ногами.
Слушая сквозь свои думы болтовню Маргариты, Клим еще ждал, что она скажет ему, чем был побежден
страх ее,
девушки, пред первым любовником? Как-то странно, вне и мимо его, мелькнула мысль: в словах этой
девушки есть нечто общее с бойкими речами Варавки и даже с мудрыми глаголами Томилина.
— В экстазе! — со
страхом повторила Татьяна Марковна. — Зачем ты мне на ночь говоришь: я не усну. Это беда — экстаз в
девушке? Да не ты ли чего-нибудь нагородил ей? От чего ей приходить в экстаз? — Что же делать?
Так, их переводчик Садагора — который
страх как походил на пожилую
девушку с своей седой косой, недоставало только очков и чулка в руках, — молчал, когда говорил Льода, а когда Льоды не было, говорил Садагора, а молчал Нарабайоси и т. д.
Иногда он со
страхом смотрел в темные глаза любимой
девушке, точно стараясь разгадать по ним будущее.
Девушка задумалась. Она сама много раз думала о том, что сейчас высказал Привалов, и в ее молодой душе проснулся какой-то смутный
страх перед необъятностью житейских пустяков.
Давно живу, и старые порядки
Известны мне довольно. Берендеи,
Любимые богами, жили честно.
Без
страха дочь мы парню поручали,
Венок для нас — порука их любви
И верности до смерти. И ни разу
Изменою венок поруган не был,
И
девушки не ведали обмана,
Не ведали обиды.
С разгоревшимся от слез и стыда лицом, с выражением
страха и ожидания, с умоляющим взглядом стояла передо мной бедная
девушка — с тем особенным выражением, которое дает женщине беременность.
На деда, несмотря на весь
страх, смех напал, когда увидел, как черти с собачьими мордами, на немецких ножках, вертя хвостами, увивались около ведьм, будто парни около красных
девушек; а музыканты тузили себя в щеки кулаками, словно в бубны, и свистали носами, как в валторны.
Словом, —
девушка со всех сторон под
страхом: там отцовское проклятие грозит, тут на картах дурно выходит, а здесь милого Вихорева, того и гляди — черкесы подстрелят.
Кажется, чего бы лучше: воспитана
девушка «в
страхе да в добродетели», по словам Русакова, дурных книг не читала, людей почти вовсе не видела, выход имела только в церковь божию, вольнодумных мыслей о непочтении к старшим и о правах сердца не могла ниоткуда набраться, от претензий на личную самостоятельность была далека, как от мысли — поступить в военную службу…
— Вот и конец! — сказала Тамара подругам, когда они остались одни. — Что ж,
девушки, — часом позже, часом раньше!.. Жаль мне Женьку!..
Страх как жаль!.. Другой такой мы уже не найдем. А все-таки, дети мои, ей в ее яме гораздо лучше, чем нам в нашей… Ну, последний крест — и пойдем домой!..
И пошла почивать в опочивальню свою молодая дочь купецкая, красавица писаная, и видит: стоит у кровати ее
девушка сенная, верная и любимая, и стоит она чуть от
страха жива, и обрадовалась она госпоже своей, и целует ей руки белые, обнимает ее ноги резвые.
Матери показалось, что в голосе
девушки звучат знакомые чувства — тоска и
страх. И слова Саши стали падать на сердце ей, точно крупные капли ледяной воды.
И Матвей видел, как испуганный глаз
девушки остановился на нем, будто со
страхом и вопросом.
Иногда на прозрачных глазах
девушки выступали слёзы, она металась по комнате, размахивая измятым листом газеты, и старик со
страхом слышал свои давние, забытые мысли...
Карпу Кондратьичу иногда приходило в голову, что жена его напрасно гонит бедную
девушку, он пробовал даже заговаривать с нею об этом издалека; но как только речь подходила к большей определительности, он чувствовал такой ужас, что не находил в себе силы преодолеть его, и отправлялся поскорее на гумно, где за минутный
страх вознаграждал себя долгим
страхом, внушаемым всем вассалам.
Когда таким образом Феня оказалась достаточно подготовленной, Алена Евстратьевна приказала братцу Гордею Евстратычу объясниться с ней самому.
Девушка ждала этого визита и со
страхом думала о том, что она скажет Гордею Евстратычу. Он пришел к ней бледный, но спокойный и важный, как всегда. Извинившись за старое, он повел степенную и обстоятельную речь, хотя к сказанному уже Аленой Евстратьевной и о. Крискентом трудно было прибавить что-нибудь новое.
Аксюша. Если б не
страх стыда за мою грешную любовь, я бы никогда, никогда… Будьте мне отцом, я
девушка добрая, честная. Я научу маленьких детей моих благословлять вас и молиться за вас.
— Но вот он видит
девушку, которая умеет говорить, может спрашивать, и всегда в ее вопросах он чувствует, рядом с наивным удивлением перед его идеями, нескрываемое недоверие к нему, а часто —
страх и даже отвращение.
Тяжко было Вадиму смотреть на них, он вскочил и пошел к другой кибитке: она была совершенно раскрыта, и в ней были две
девушки, две старшие дочери несчастного боярина. Первая сидела и поддерживала голову сестры, которая лежала у ней на коленах; их волосы были растрепаны, перси обнажены, одежды изорваны… толпа веселых казаков осыпала их обидными похвалами, обидными насмешками… они однако не смели подойти к старику: его строгий, пронзительный взор поражал их дикие сердца непонятным
страхом.
И он ходил взад и вперед скорыми шагами, сжав крестом руки, — и, казалось, забыл, что не сказал имени коварного злодея… и, казалось, не замечал в лице несчастной
девушки страх неизвестности и ожидания… он был весь погребен сам в себе, в могиле, откуда также никто не выходит… в живой могиле, где также есть червь, грызущий вечно и вечно ненасытный.
— Нет, царь, нет! Я помню. Когда ты стоял под окном моего дома и звал меня: «Прекрасная моя, выйди, волосы мои полны ночной росою!» — я узнала тебя, я вспомнила тебя, и радость и
страх овладели моим сердцем. Скажи мне, мой царь, скажи, Соломон: вот, если завтра я умру, будешь ли ты вспоминать свою смуглую
девушку из виноградника, свою Суламифь?
Он бросил этот вопрос, точно камень, в угол, где тесно сидела молодежь и откуда на него со
страхом и восторгом смотрели глаза юношей и
девушек. Речь его, видимо, очень поразила всех, люди молчали, задумчиво опустив головы. Он обвел всех горящим взглядом и строго добавил...
Не только она, но люди, старые
девушки, мебель, картины внушали мне уважение, некоторый
страх и сознание того, что мы с ним здесь немножко не на своем месте и что нам надо жить здесь очень осторожно и внимательно.
Дуняша, тетка ее и другая
девушка обмерли со
страху; но не успели они очнуться, как тяжелые, медленные и нерешительные шаги послышались в сенях и у двери.
— Берегла сынка столько лет в
страхе Божием, а он вот к чему уготовался: тать не тать, а на ту же стать… Теперь за тебя после этого во всем Орле ни одна путная
девушка и замуж не пойдет, потому что теперь все, все узнают, что ты сам подлет.
Девушка подошла с видимым
страхом и смущением.
Любочкины ноги подкосились со
страху. Глаза буквально вылезали из орбит. Собранные травы выскользнули из рук, и, вся подавшись назад,
девушка закричала тонким, пронзительным высоким голосом...
И вся холодея и замирая от
страха, она по-прежнему зоркими, внимательными глазами вглядывается в полутьму. Постепенно затихают вокруг нее вечерние звуки… Прекращается шепот сонных
девушек… Воцаряется обычная ночная тишина… Вот только вздохнул во сне кто-то… да тихо вскрикнул в противоположном конце спальни, и все снова затихло в тот же миг.
Юрта была маленькая, грязная, на полу валялись кости и всякий мусор. Видно было, что ее давно уже никто не подметал. На грязной, изорванной цыновке сидела
девушка лет семнадцати. Лицо ее выражало явный
страх. Левой рукой она держала обрывки одежды на груди, а правую вытянула вперед, как бы для того, чтобы защитить зрение свое от огня, или, может быть, для того, чтобы защитить себя от нападения врага. Меня поразила ее худоба и в особенности ноги — тонкие и безжизненные, как плети.
Без дум, без надежд, без желаний лежала
девушка, машинально прислушиваясь к богатырскому храпу солдат. Ни
страха, ни муки не испытывала она сейчас. Впереди было все так ясно и определенно…
Церковь венчает семнадцатилетнюю
девушку и семидесятилетнего старика, за которого родители выдают ее замуж насильственно и по корыстным соображениям, ей нужно только формальное согласие, которое может быть неискренним и выраженным из
страха.
Студент покраснел и опустил глаза. Он не мог уже есть. Федосья Семеновна, не привыкшая за двадцать пять лет к тяжелому характеру мужа, вся съежилась и залепетала что-то в свое оправдание. На ее истощенном птичьем лице, всегда тупом и испуганном, появилось выражение изумления и тупого
страха. Ребята и старшая дочь Варвара, девушка-подросток с бледным, некрасивым лицом, положили свои ложки и замерли.
Девушка с двумя по-детски спутанными косичками, с помертвевшим от
страха лицом, выходит на край сцены, приседает, точно окунается куда-то, и дрожащим неприятно-визгливым голосом начинает выкрикивать монолог Марии из пушкинской «Полтавы», дико вращая глазами и делая отчаянные жесты.
Не было ни
страха, ни даже следа малейшей робости на лицах, одухотворённых исполнением великого христианского долга, этих доблестных русских женщин и
девушек.
Девушку с европейским воспитанием испугали бы в таком случае расчеты приличия,
страх общественного мнения; она, пламенное дитя Востока, боится только гнева, холодности своего владыки.
Девушка очутилась перед дверью горенки Мариулы. Прежде чем отворить ее, она перевела дух. Сердце у нее сильно забилось. Ее охватил какой-то чисто панический
страх. Наконец она, пересилив себя, приотворила незапертую дверь.
Когда он проходил по коридору, ему чуть не упала в объятия хорошенькая, молодая
девушка, которая выбежала из гостиной. На лице ее было все: стыд,
страх, отчаяние.
Вместе с этим-то
страхом обнаружения преступления стали появляться и угрызения совести по поводу его совершения. Молодая
девушка всячески старалась успокоить себя, представить себя жертвой Никиты, путем угрозы заставившего ее принять участие в его преступлении. Это было плохое успокоение. Внутренний голос делал свои разумные возражения.
Если бы он действительно приехал на другой или даже на третий день после того, как Никита сообщил о своем подневольном к нему визите, сразу захватил бы молодую
девушку врасплох, то она под влиянием
страха решилась бы на все, но он дал ей время все обдумать, дал время выбрать против себя оружие.
Дождется он, что поведут ее с другим под честный венец, бают среди челядинцев строгановских, что жених есть на Москве у молодой хозяюшки, боярин статный, богатый, у царя в милости. Куда уж ему, Ермаку, душегубу, разбойнику, идти супротив боярина, может ли что, кроме
страха, питать к нему
девушка? Нет, не честный венец с ней ему готовится, а два столба с перекладиной да петля пеньковая. Вздернут его, сердечного, на просторе он и заболтается.
Тогда выставлялись ломаными чертами то изувеченное в боях лицо ветерана, изображавшее охуждение и грусть, то улыбка молодого его товарища, искосившего сладострастный взгляд на обольстительную
девушку, то на полном, глупом лице рекрута
страх видеть своего начальника, а впереди гигантская пьяная фигура капитана, поставившего над глазами щитом огромную, налитую спиртом руку, чтобы видеть лучше пред собою, и, наконец, посреди всех бледное, но привлекательное лицо швейцарки, резко выходившее изо всех предметов своими полуизмятыми прелестями,
страхом и нетерпением, толпившимися в ее огненных глазах, и одеждою, чуждою стране, в которой происходила сцена.
И что ж? сколько мамка ни берегла ее от худого глаза, умывая водой, на которую пускала четверговую соль и уголья; как ни охраняли рои сенных
девушек; что ни говорили ей в остережение отец, домашние и собственный разум, покоренный общим предрассудкам, — но поганый немчин, латынщик, чернокнижник, лишь с крыльца своего, и Анастасия находила средства отдалить от себя мамку, девичью стражу, предрассудки,
страх, стыдливость — и тут как тут у волокового окна своей светлицы.
Таня, повторяем, успокоилась и даже почти забыла о существовании на деревне отца, тем более что к этому именно времени относится появление в Зиновьеве первых слухов о близком приезде в Луговое молодого его владельца, князя Сергея Сергеевича. Порой, впрочем, в уме молодой
девушки возникала мысль о таинственном «беглом Никите», жившем в Соломонидиной избушке, но эта мысль уже не сопровождалась
страхом, а, скорее, порождалась любопытством.
Ее-то, если припомнит читатель, и видел горбун идущею по Кулибинскому мостику и, приняв, вследствие ее сходства с сестрой, за призрак похороненной им убитой
девушки, в паническом
страхе бежал в сторожку.
Иннокентий Антипович начал свой рассказ не торопясь, ровным голосом. Молодая
девушка слушала его чуть дыша, со
страхом, сменявшимся удивлением, со слезами на глазах, с радостной улыбкой на миниатюрных губках.
Таня молчала. Никита стал спускаться с крыльца. Молодая
девушка не тронулась с места.
Страх у нее пропал. Никита был теперь далеко не так страшен, как в первый день появления в Зиновьеве. Он даже несколько пополнел и стал похож на обыкновенного крестьянина, каких было много в Зиновьеве.
Домашние графа — его жена графиня Мария Осиповна, далеко еще не старая женщина, с величественной походкой и с надменно-суровым выражением правильного и до сих пор красивого лица, дочь-невеста Элеонора, или, как ее звали в семье уменьшительно, Лора, красивая, стройная
девушка двадцати одного года, светлая шатенка, с холодным, подчас даже злобным взглядом зеленоватых глаз, с надменным, унаследованным от матери выражением правильного, как бы выточенного лица, и сын, молодой гвардеец, только что произведенный в офицеры, темный шатен, с умным, выразительным, дышащим свежестью молодости лицом, с выхоленными небольшими, мягкими, как пух, усиками, — знали о появлении в их семье маленькой иностранки лишь то немногое, что заблагорассудил сказать им глава семейства, всегда державший последнее в достодолжном
страхе, а с летами ставший еще деспотичнее.